Возможно, иной умник и назвал бы это утратой идентичности — во всяком случае, частичной, — и оказался б не так уж не прав: нормальное такое диссоциативное расстройство, вызванное, возможно, шоком… Знать бы еще, каким! Впрочем, насчет диагноза я мог ошибаться — случаются же просто “провалы в памяти”…
— Шутишь, старче, не такие… — фея хлопнула меня по плечу и, улыбнувшись (виниры или свои?), легонько подтолкнула к выходу. — Главное, не бойся ничего. Москва слезам верит… главное — не плакать. И не оглядываться, понял?.. Не оглядывацца: можно и так.
Ослепленный, простите за пошлость, “сиянием глаз” (впрочем, если б вы хоть однажды заглянули в глаза феи!..), я не смог проронить ни слова и, словно загипнотизированный (да так оно, верно, и было), двинулся в сторону перрона.
* * *
Ленинградский вокзал да “пятачки” центра — вот, собственно, и все, что видел я чаще всего в Белокаменной, ругать которую не спешил, как теперь говорят, лишь ленивый, ну и, пожалуй, тот самый народец, до сих пор мнящий себя “белой костью”, — коренные белокаменцы: не самые неприятные люди, надо сказать, хотя в массе своей и жуткие снобы. “Однокоренные!” — передразнил меня кто-то и хихикнул: вздрогнув от неожиданности, я оглянулся: татуированный дедок слева мирно похрапывал, барышня справа уткнулась в Fast Food, Fast Woman[6], где (я заглянул в книжонку) “У тебя маленькая квартира. С крысами. — Не обижайся, они всего лишь мыши. Мы можем найти квартиру побольше с мышами поменьше” — окончательно вывело из равновесия. Ну да, ну да, с мышами поменьше… и Игги Поп, конечно же, разорвет на сцене сырую курицу, а потом повторит в нашу честь, о, мифическая возлюбленная, знаменитый stagl diving[7]… И Джо Витале, ага, напишет очередной гипнотический текст об искусстве искушения и убеждения с помощью слова… И сатисфакнутые клерки перестанут наконец-то обсуждать то, что называется ввозными пошлинами на машины… “Следующая станция Китай-город”, — металлический голосок вернул в реальность (поосторожней, впрочем, с этим словечком): едва не сбив с ног злобную старушонку, коих в пекле империи, по уровню жизни уступающей, если верить “Би-Би-Си”, столице Габона, предостаточно, — я сломя голову выбежал из вагона.
Если не знаешь, что делать, не делаешь ничего, так ведь? Все, что я мог, — следовать, быть может, неким знакам: на мозг рассчитывать не приходилось — что ж, мерси, старче, ты и так долго служил мне; возможно, пришло время послушать сердце? “Говори сердцем, говори!”[8] — и тут же: о, владимирские кошмарики! О, большекнижный чудлит! О, Веничка!.. О!.. О!..
Определенно нужно было проветриться: да чего там, я на самом деле тешил себя иллюзией если уж не “вспомнить все”, то, во всяком случае, восстановить хотя бы малую толику из того, что называлось некогда “моей жизнью” (роскошная фраза, не правда ли?): раньше прогулки приводили мысли в порядок… впрочем, что есть раньше, если нынче я понятия не имел, кто нацарапал в моем ежедневнике фамилию Багров (встреча назначена на завтра) и почему бумажник крепехонько так набит пятитысячными?.. “Применяя наши светодиодные решения, — вынула остатки мозга реклама, — вы получаете больше, чем просто качественное оборудование: мы дарим вам часть мировоззрения компании, являющейся лидером в области освещения уже более ста лет!” Чертыхнувшись, я вышел из метро и огляделся: первое, что бросилось в глаза, были баннер “Наша питьевая вода не содержит ртути, радия, свинца, сурьмы и стронция” да человек-бутерброд, смиренно подставляющий горб экстравагантному меню малазийской кухни, — так я узнал о существовании овощного салата с арахисовым соусом под названием “Гадо-гадо”; так осознал, что именно раковые клетки речи окончательно обескровят то, что принято называть социумом.
Подняв глаза — МАРОСЕЙКА УЛИЦА, — я закурил и пошел куда глаза глядят (поймите правильно — говоря “куда глаза глядят”, я говорю буквально): Москву я знал плохо, а этот кусочек Центрального округа и того хуже. Что ж, если все равно, куда идти, куда-нибудь да придешь (старо как мир, увековечено Кэрроллом): так, я свернул в переулок и, слегка попетляв, очутился в Старосадском. “Готишное” сооружение, оно же при ближайшем рассмотрении — Евангелическо-лютеранский собор Петра и Павла (табличка), — вызвало не столько профинтерес (я собирал материалы об энергетике намоленных мест: тут память ни с того ни с сего сработала), сколько явился катализатором “блаженных” мыслей. Я, агностик, задумался о Нем: а о ком прикажете думать непомнящему?.. Эгоистично, не спорю, но, похоже, в подобной ситуации и впрямь оставалось лишь молиться; я попытался открыть тяжелую дверь собора… увы и ах! — та не поддалась. Идти “в люди” по-прежнему не хотелось — вздохнув, я направился к одноэтажным постройкам: на стене одной из них разместилось что-то типа общинного расписания (не знаю, впрочем, как правильно назвать эту штуковину). Пассажи типа “18:00 — встреча женщин, 19:00 — встреча работающих женщин” или “духовные беседы для прихожан среднего возраста” вызвали приступ смеха: возможно, у меня ехала крыша, потому как ничего смешного в буковках этих, вестимо, не было; поспешив отвернуться от проходившей мимо фотографини, калькирующей мир с помощью “фаллического” (так, возможно, скажет когда-нибудь ваш психиатр) объектива, я вышел за ворота.
Ну да, ну да, вот они, “проклятые русские” кто виноват и что делать!
А главное — абсолютная дезориентация не только извне (это полбеды), но и, так скажем, со стороны кишок: да-да, со стороны кишок… имейте в виду, я прощаю N. Writer сбой вкуса, ибо грешками такого рода отмечена, увы, не одна страница стереоромана, как называю я сей многостаночный римейк “нетленки” — вордовская полигамия: разве нет? По иронии судьбы я вынужден срастаться с каждым автором как женского, так и мужеского пола — и никакой, смею заметить, даже самой примитивной механической защиты! Не это ли — причина расстройства?..
Оглянувшись (в какое-то мгновение собор Петра и Павла напомнил мне Кафедральный в Калграде, который разве что немцы да однокоренные калградцы называли волшебным словом Кенигсберг), я снова отправился куда глаза глядят, — а глядели они, господа хорошие, аккурат на монастырь, под который и подвел меня г-н Случай. Ок, ок, не надо морщиться: стоит ли говорить, что я ощутил себя туристом не столь в пекле империи, сколь на самом шарике? Да если б только туристом! Неврастеником. Психопатом. Юродивым. Раздражало все, все абсолютно: и надпись “охраняется государством” на Ивановском монастыре; и пятый пунктик памятки, лежащей у иконы в часовне Иоанна Предтечи: “Храните благоговение и страх Божий всегда и везде”; и объявления центров соцадаптации (“Здравпункт для бездомных: только лица с регистрацией в МСК и М/О. Для обращения необходима справка о санобработке”), etc., etc. Поспешив покинуть Малый Ивановский, я свернул в Подкопаевский — так в самом скверном расположении духа и вышел на Покровский бульвар. Хватаясь за спасительные, как мне казалось, “дозы” информации, я интуитивно нырял в любые слова: кажется, найдешь свое — и тут же вспомнишь… Как одержимый фотографировал зрачками каждое попадающееся на пути объявление, баннер или афишу: глупец, я верил, будто смогу найти с их помощью “отмычки” от дверей собственной памяти!..
Мысли скакали как блохи — точнее, то, что от них (мыслей) осталось. Произвести ревизию воспоминаний? Неплохая идейка! Итак, Антон Лексейч, что вы из себя представляете? Есть ли на свете этом что-то еще, кроме паспортных данных да пузатого бумажника, непонятно откуда взявшегося?.. Неужто эта не блещущая красотой женщина, чью фотографию вы носите у сердца, и есть ваша благоверная? Неужто с ней вы, если верить штампику, и сочетались законным браком-с аккурат после универа? Сочетались, чтобы тут же погрязнуть в пеленках?.. Неужто ваша скворечня и впрямь располагается в Автово, а дорога на работку обкрадывает жизнь ежедневно на два с полтиной часа?.. Если приплюсовать и умножить на количество лет… Черт, черт!.. Осколки воспоминаний целились прямо в сердце — быть может, Он лишил меня памяти, причем избирательно, именно для того, чтобы я научился слышать, наконец, душу?.. “Ничего банальней сказать было, конечно, нельзя, — замечает N. Writer и, теряя отражение за отражением, продолжает: — О душе, впрочем, умолчим; отметим лишь, что не напиться г-ну Непомнящему в обстоятельствах сих было, как сказал бы классик, “решительно невозможно””: что ж, г-н Deus явно не лишен ч/ю, пусть и своеобразного.
[расклад второй]
Можно было проделать это прямо у барной стойки, на которой я только что оттанцевала: белая ворона в алом пончо и высоченных сапогах. Девицы, крутившиеся тут же, с любопытством поглядывали на экзотку, чей, как они выражались, прикид резко контрастировал с боевой их экипировкой, созданной для того лишь, чтобы выгодно оттенять тату и пирсинг… (примеч. авт.: музыка заглушает голос). Итак, мысленно мы проделали это не раз и не два: и проделывали ровно столько времени, сколько требовалось френдше, дабы расслабиться в моноотрыве (я называла это “аутодайвинг”), — белая ворона в черном пиджаке и красной шляпе, моя френдша, как выражались истекающие слюной boy’чики, зажигала: на нее смотрели, ее оценивали, но и только — она извивалась для себя, причем довольно эффектно. Что ж! Давно я не видела таких самодостаточных, если угодно, танцеff в клубе с сомнительной репутацией. Давно не пила столько текилы. Давно не позволяла незнакомому boy’чику обнимать себя. А ведь, мелькнуло, он чудо как хорош: волнистая шевелюра, ямочки на щеках, горящие глаза… да еще и крепыш… раньше мне нравился подобный типаж.
